Неточные совпадения
Рядом сидел старый человек
в синих очках и неподвижно слушал, держа за руку молодую женщину
в арестантской
одежде, что-то рассказывавшую ему.
Здесь были шкуры зверей, оленьи панты, медвежья желчь, собольи и беличьи меха, бумажные свечи, свертки с чаем, новые топоры, плотничьи и огородные инструменты, луки, настораживаемые на зверей, охотничье копье, фитильное ружье, приспособления для носки на спине грузов,
одежда, посуда, еще не бывшая
в употреблении, китайская
синяя даба, белая и черная материя, одеяла, новые улы, сухая трава для обуви, веревки и тулузы [Корзины, сплетенные из прутьев и оклеенные материей, похожей на бумагу, но настолько прочной, что она не пропускает даже спирт.] с маслом.
Оба китайца были одеты
в синие куртки,
синие штаны, наколенники и улы, но
одежда молодого китайца была новая, щеголеватая, а платье старика — старое и заплатанное.
Одет он был
в обыкновенную китайскую
синюю одежду, только несколько опрятнее, чем у простых рабочих манз.
Но по праздникам надевал
синюю суконную пару и выростковые сапоги и гоголем выступал
в этой
одежде по комнатам, заглядывая мимоходом
в зеркала и чаще, чем
в будни, посещая девичью.
Дворянки
в зеленых и желтых кофтах, а иные даже
в синих кунтушах [Кунтуш — род верхней мужской
одежды.] с золотыми назади усами, стояли впереди их.
Спускаемся на Самотеку. После блеска новизны чувствуется старая Москва. На тротуарах и на площади толпится народ, идут с Сухаревки или стремятся туда. Несут разное старое хоботье: кто носильное тряпье, кто самовар, кто лампу или когда-то дорогую вазу с отбитой ручкой. Вот мешок тащит оборванец, и сквозь дыру просвечивает какое-то
синее мясо. Хлюпают по грязи
в мокрой
одежде, еще не просохшей от дождя. Обоняется прелый запах трущобы.
Из трактира выбегали извозчики —
в расстегнутых
синих халатах, с ведром
в руке — к фонтану, платили копейку сторожу, черпали грязными ведрами воду и поили лошадей. Набрасывались на прохожих с предложением услуг, каждый хваля свою лошадь, величая каждого, судя по
одежде, — кого «ваше степенство», кого «ваше здоровье», кого «ваше благородие», а кого «вась-сиясь!». [Ваше сиятельство.]
На нашем бастионе и на французской траншее выставлены белые флаги, и между ними
в цветущей долине, кучками лежат без сапог,
в серых и
синих одеждах, изуродованные трупы, которые сносят рабочие и накладывают на повозки. Ужасный тяжелый запах мертвого тела наполняет воздух. Из Севастополя и из французского лагеря толпы народа высыпали смотреть на это зрелище и с жадным и благосклонным любопытством стремятся одни к другим.
Впереди десятков двух казаков ехали два человека: один —
в белой черкеске и высокой папахе с чалмой, другой — офицер русской службы, черный, горбоносый,
в синей черкеске, с изобилием серебра на
одежде и на оружии.
Осенний тихо длился вечер. Чуть слышный из-за окна доносился изредка шелест, когда ветер на лету качал ветки у деревьев. Саша и Людмила были одни. Людмила нарядила его голоногим рыбаком, —
синяя одежда из тонкого полотна, — уложила на низком ложе и села на пол у его голых ног, босая,
в одной рубашке. И
одежду, и Сашино тело облила она духами, — густой, травянистый и ломкий у них был запах, как неподвижный дух замкнутой
в горах странно-цветущей долины.
Одежду ее составляла грубая рубаха
в заплатах; ноги были босы и испачканы; на голове старый
синий платок.
Зоркие глаза казака, стоявшего на вышке, следили
в вечернем дыму мирного аула за движущимися фигурами издалека видневшихся чеченок
в синих и красных
одеждах.
С некоторых пор
в одежде дяди Акима стали показываться заметные улучшения: на шапке его, не заслуживавшей, впрочем, такого имени, потому что ее составляли две-три заплаты, живьем прихваченные белыми нитками, появился вдруг верх из
синего сукна; у Гришки оказалась новая рубашка, и, что всего страннее, у рубашки были ластовицы, очевидно выкроенные из набивного ситца, купленного год тому назад Глебом на фартук жене; кроме того, он не раз заставал мальчика с куском лепешки
в руках, тогда как
в этот день
в доме о лепешках и помину не было.
Перед глазами двигалась черная с серебром треугольная спина священника, и было почему-то приятно, что она такая необыкновенная, и на мгновение открывался ясный смысл
в том, что всегда было непонятно:
в синих полосках ладана,
в странности
одежды, даже
в том, что какой-то совсем незначительный человек с козлиной реденькой бородкой шепчет: «Раздавайте!», а сам, все так же на ходу, уверенно и громко отвечает священнику...
Паркер был лакей, — я видел такую
одежду, как у него, на картинах. Седой, остриженный, слегка лысый, плотный человек этот
в белых чулках,
синем фраке и открытом жилете носил круглые очки, слегка прищуривая глаза, когда смотрел поверх стекол. Умные морщинистые черты бодрой старухи, аккуратный подбородок и мелькающее сквозь привычную работу лица внутреннее спокойствие заставили меня думать, не есть ли старик главный управляющий дома, о чем я его и спросил. Он ответил...
Он любил белолицых, черноглазых, красногубых хеттеянок за их яркую, но мгновенную красоту, которая так же рано и прелестно расцветает и так же быстро вянет, как цветок нарцисса; смуглых, высоких, пламенных филистимлянок с жесткими курчавыми волосами, носивших золотые звенящие запястья на кистях рук, золотые обручи на плечах, а на обеих щиколотках широкие браслеты, соединенные тонкой цепочкой; нежных, маленьких, гибких аммореянок, сложенных без упрека, — их верность и покорность
в любви вошли
в пословицу; женщин из Ассирии, удлинявших красками свои глаза и вытравливавших
синие звезды на лбу и на щеках; образованных, веселых и остроумных дочерей Сидона, умевших хорошо петь, танцевать, а также играть на арфах, лютнях и флейтах под аккомпанемент бубна; желтокожих египтянок, неутомимых
в любви и безумных
в ревности; сладострастных вавилонянок, у которых все тело под
одеждой было гладко, как мрамор, потому что они особой пастой истребляли на нем волосы; дев Бактрии, красивших волосы и ногти
в огненно-красный цвет и носивших шальвары; молчаливых, застенчивых моавитянок, у которых роскошные груди были прохладны
в самые жаркие летние ночи; беспечных и расточительных аммонитянок с огненными волосами и с телом такой белизны, что оно светилось во тьме; хрупких голубоглазых женщин с льняными волосами и нежным запахом кожи, которых привозили с севера, через Баальбек, и язык которых был непонятен для всех живущих
в Палестине.
Они не замечали меня, занятые разговором, но я успел рассмотреть их: один,
в легкой панаме и
в светлом фланелевом костюме с
синими полосками, имел притворно благородный вид и гордый профиль первого любовника и слегка поигрывал тросточкой, другой,
в серенькой
одежде, был необыкновенно длинноног и длиннорук, ноги у него как будто бы начинались от середины груди, и руки, вероятно, висели ниже колен, — благодаря этому, сидя, он представлял собою причудливую ломаную линию, которую, впрочем, легко изобразить при помощи складного аршина.
Исхудалая, совершенно прозрачная, с потухшим взглядом прекрасных темно-синих глаз, она стояла
в своей черной
одежде подобно привидению.
Оливковая роща,
в которой Тения провела ночь, давшую ей силы вдохновенной решимости, была на востоке от Аскалона, а потому, когда Тения приближалась к городу, лучи восходившего солнца освещали ее сзади и лицо ее было отенено, меж тем как ее стройный стан, покрытый бедною
одеждой из
синего полотна, и белый льняной покров на голове сверкали
в сильном освещении.